Moby — Play. История альбома до того, как он стал триумфальным

Читайте также историю каждого трека с альбома Play

Ниже текст из двух книг воспоминаний Моби: Porcelain и Then it fell apart. Перевод: Георг Палладьев @ 12edit.ru

Февраль и март в Нью-Йорке — близнецы-братья. Теперь, когда я снова начал пить, у меня развилась странная любовь к похмелью. Сейчас обед, конец февраля ‘98 года и я сижу с гудящей головой на мокрой скамейке в парке на границе двух нью-йоркских улиц. Этим утром я получил от моего юриста факс — договор с моим американским лейблом Elektra окончательно расторгнут по их инициативе. Я надеялся, что они все-таки закроют глаза на неудачу с альбомом Animal rights, но не закрыли. Факс не был неожиданностью — я знал о своем шатком положении примерно год — когда мой менеджер Барри разговаривал с президентом «Электры» по телефону:

— Как у нас дела с Моби? — поинтересовался Барри
— Сейчас британские группы переживают не лучшие времена — ответил президент
Барри выдержал паузу
— Я надеюсь, Вы в курсе, что Моби — не британская и тем более не группа?

Так что да: я не удивлен их решению. И я все еще была подписан на Mute — на мой европейский лейбл, который не выкинул ни одного артиста за всю свою историю. С одной стороны, я был им признателен, а с другой — не очень-то приятно находиться в компании, которая ни с кем еще не разорвала контракт.

Я укутался в серое пальто Армии Спасения и включил в плеере пару моих новых песен. Я не знал, что делать с Porcelain — я работал над ней месяц, но так и не смог закончить. Мне нравились в ней кое-какие приемы, но в целом сведение было рыхлым, а песня слащавой. К тому же, у нее не было припева. Porcelain больше походила на бисайд, чем на полноценный трек в альбом. Конечно, если мне разрешат его выпустить, этот альбом.

Ведь то, что меня еще не выкинули с Mute — еще не значит, что дадут денег на издание пластинки. Мои менеджеры знали о грядущем разрыве с «Электрой», поэтому за несколько месяцев до злополучного факса они уже встречались с разными компаниями в Штатах, чтоб я был подписан не только в Европе, но и на родине. Крис Блэквелл, который основал Island Records, выражал ко мне осторожный интерес. Другие же отказывали в моей музыке или просто не отвечали. Некоторые заведующие отделом поиска новых музыкантов перезванивали моим менеджерам и говорили, что я не слишком подхожу их лейблу. Другие заведующие перезванивали моим менеджерам просто для того, чтобы сообщить, насколько им неприятен Моби как человек или как музыкант, или все вместе. А некоторые не перезванивали вообще.

Я выключил плеер и признал: моя карьера как музыканта, скорее всего, окончена. Моя последняя пластинка провалилась; песни, над которыми я работаю, — плохо сведены и не удовлетворяют меня самого. Я только не снимал наушники — просто чтобы ушам было тепло. Убитый и побежденный, я прикинул, что если и издам какой-нибудь альбом, то и он безвестно канет в лету. Возможно, я подошел к пятой стадии в модели Кюблер-Росс: к принятию. Я принял, что мой десятилетний забег в качестве музыканта подошел к постыдному концу. И я принял смерть мамы.

Я включил Porcelain еще разок в надежде понять, что ее может сделать лучше. Слушал я ее, правда, уже сотни раз и лучше от этого она не становилась. Лучше уже подумать, чем я могу себя занять помимо музыки. Я учился философии — значит, мог бы преподавать философию в каком-нибудь общественном колледже Новой Англии. Мне нравилась также архитектура — мог бы выучиться на архитектора.

Я смотрел на крыс, которые крутились около общественных туалетов и вновь задумался: а вдруг я ошибаюсь? Вдруг Porcelain и все мои остальные песни не настолько посредственны, как мне кажется? Я включил еще раз Porcelain. Нет. Все та же бестолковая, плохо сочиненная и плохо сведенная песня — как мне и казалось раньше. Конечно, я знал, что одна и та же вещица может зазвучать иначе в руках хорошего звукоинженера, в руках спеца по мастерингу или в руках хорошего музыканта.

Мой друг Изабель работала графическим дизайнером и обещала помочь с оформлением будущего альбома, если в Mute, конечно, мне разрешат его выпустить. У меня было даже заготовлено название — Play. В одно похмельное утро на прогулке я заметил огромную самодельную надпись play на стене у баскетбольной площадки. Хорошее имя для альбома. А, возможно, это напоминание, что надо поменьше волноваться. Всё: песни, название, обложка — всё это войдет в альбом, который будет сразу же положен на полку и, наверное, лет через десять я смахну с него пыль и посмотрю с тоской, когда вернусь к себе в Коннектикут, в свой дом у заправки. Кстати, а если бы я преподавал философию в общественном колледже или если б стал архитектором — я бы смог заниматься музыкой в свободное время. А это даже очень хорошо.

Все чего я хотел десяток лет назад — это переехать в Нью-Йорк, устроиться на работу диджеем и, возможно, выпустить пару танцевальных синглов. Все это — и даже больше — сбылось; спасибо и на этом. Я катался по миру, записывал альбомы, стоял на сцене перед толпой в тысячи человек. «Твоя карьера окончена» — прошептал я себе. Так сложились обстоятельства. Если такой конец — то мне норм. Это были замечательные и необычные десять лет. Я взял плеер и пошел по тающим лужам домой, подальше от сломанной и холодной скамейки.

Отбор треков

Нам с Грегором надо было добраться до Бостона и помочь нашему другу Полу — тот снимал студенческий фильм о пришельцах, которые захватывают секс-шоп. Грегор не мог водить — он вкалывал два дня в Лос-Анджелесе и совсем не спал. Я согласился вести машину на двух условиях: a) Ничего страшного если мои права просрочены с ‘93 года
б) Я ставлю свою музыку. Грегор сразу согласился, так же сразу упал на заднее сидение бежевой Тойоты Камри и сразу уснул на несколько часов.

— Скажешь, если будет слишком громко? Йоу, Грегор? — Я посмотрел на заднее сидение: Грегор спал и ему было пофиг не то, чтоб на громкость, а на весь мир. Дэниел Миллер — глава звукозаписывающей компании Mute — услышал пару моих треков и согласился выпустить их в качестве альбома. Я уже схоронил себя как музыканта, но — прежде чем я скроюсь в застенках общественных колледжей Новой Англии и умру дома на складном японском матрасе — я выпущу Play как реквием по себе.

Я вырулили на федеральную трассу, которая вела нас в сторону Бостона, и нажал на кнопку play в магнитоле. Мысль, что кнопка play на кассетной деке или CD-проигрывателе может стать на десятую долю секунды рекламой альбома — меня улыбнула. Первой песней шла Honey — звучала она приятно, потому что ее сводил не я, а Марио Калдато младший. Он занимался альбомами Beastie Boys, которые звучат просто шикарно.

Как только мы подошли к съезду на трассу 687, зазвучала безымянная инструменталка. В зеркале заднего вида показались зубцы высоток Манхэттена. Вступили струнные и фортепиано. Справа виднелись заброшенные склады и пламёна резервуаров с природным газом. На 95-м шоссе включился Bodyrock. Звучал он не настолько хорошо как у Chemical Brothers или как у Prodigy, но хруст гитар задавал хороший панковский настрой. Я перемотал несколько техно-треков, которые шли далее — треки хоть и были неплохими, но в этот преимущественно медленный альбом они никак не вписывались.

Когда мы проезжали Порт Честер заиграл Natural blues. Контраст между горестным запевом и добавленным к нему ударным и струнными звучал этой ночью на удивление приятно. Трек закончился, следом шел Гринвич, а на кассете — трек Southside. Большинство треков для альбома я сводил самостоятельно в собственной спальне, но для Southside я арендовал настоящую студию и от этого она звучала почти идеально. Припевы мои, правда, звучали не очень выразительно — классно было бы найти вокалистку и спеть с ней дуэтом. Хотя, если альбом никто не будет слушать, то какая разница? Купят, может, человек десять, а я перееду в квартирку у шоссе в Коннектикуте.

На Вестпорте я перематывал кассету с панк-темами, которые уж точно для этого альбома не подойдут. Минуя Бриджпорт, заиграла еще одна инструменталка с рабочим названием Inside. Бриджпорт был городом с наркопритонами, пустыми складами и ржавеющими фабриками у залива. В час ночи под трек Inside это убогий пейзаж выглядел неодолимо прекрасным. Казалось, все вокруг застыло и опустело. Мимо мелькали огни шоссе, а гирлянды промышленных огней вокруг электростанции напоминали празднование сочельника на Луне.

На мосту через реку Хусатоник начался трек Down slow. Я оглянулся — Грегор все так же спал на заднем сидении. Или отключился. Или умер. Я перемотал несколько треков и включил My weakness.

Грегор проснулся:
— Где мы
— Нью-Хейвен. Можешь еще поспат
— Гуд. А это что за музыка
— Это я ща работаю над новым альбомо
— Хм, а мне нравится
И снова улегся спать. Стало быть, не умер. Струнные в треке My weakness нарастали пока мы выезжали из Нью-Хейвена. Следом шел трек Guitar flute and string — он играл, когда мы мчались сквозь леса на восток последние километры штата Коннектикут. На трассе ни света, ни машин. Потом граница штата Массачусетс. До Бостона еще пару часов.

Включилась моя любимица — The sky is broken. Мне хорошо давались романтические песни, но плохо давалась романтика в отношениях. Я не умел справляться с собственной тревожностью. The sky is broken об отношениях, которых у меня никогда не было — о таких, где много близости, ранимости и доверия. Мои же обычные отношения раздирались тревогой и отчаянием. Я был одинок и не хотел больше сбегать от любви. Пора бы разорвать порочный круг. Пора бы уже найти женщину, которая сможет принять меня таким, какой я есть. Я не хочу больше напиваться и подпитываться знакомствами на одну ночь. Я хочу засыпать с человеком и не ощущать беспокойства. «Speak to me in the middle of the night» — Поговори со мной в суете ночи пел мой голос с кассеты. Я готов был променять все вечеринки с водкой, все тройники, четверники и семерники на лишь одно мгновение покоя и умиротворения, сказав «Я люблю тебя» кому-то в темноте ночи. The sky is broken закончилась. Я выключил кассету и поехал дальше в тишине.

Релиз

Play вышел неделю назад и уверенно стал пикировать вниз по продажам. Это было начало мая. Я работал на диском последние два года, я считал его лебединой песней и было удивительно, что он вообще вышел. Меня кинул местный лейбл, многие считали меня сбитым летчиком. И, наверное, абсолютно справедливо — мой предыдущий диск Animal rights был классикой провальных альбомов: он был плохо сведен и собрал целый букет уничижительных отзывов. Мой прежний музиздат Elektra был родным домом для «Металлики», которая продавала альбомы миллионными тиражами. Объективно, меня было за что кидать за борт — мои «успехи» были лучшим доказательством, что лучшие годы Моби уже позади. В начале 90-х я был подающим надежды техно-гением, но надежд я больше не оправдывал, и поэтому за что мне честь сидеть на большом лейбле?

Нью-йоркский музиздат V2 согласился выпустить Play на территории Штатов. Решение, которое мне показалось с их стороны не то поспешным, не то милостивым. Альбом вышел и ничего не предвещает его успех. Он так же плохо сведен; и там, где нет моего голоса — поют уже давно ушедшие легенды: Бесси Джонс и Билл Лэндфорд. Я предполагал, что Play забудется так же быстро, как и остальные мои пластинки, ведь ‘99 год принадлежал Бритни Спирс, Эминему и группе Limp Bizkit — ребятам, которые пишут альбомы в дорогущих студиях. Эти уж точно знают, как писать и записывать песни, чтобы на радио они звучали бомбически.

Не так уж много меня радовало в последние годы: не стало моей мамы, я постоянно борюсь с тревожностью, я выпиваю по 10-15 шотов спиртного за ночь и я почти разорен. Но сегодня я счастлив. На дворе май и я выпустил последний альбом. После сегодняшней презентации в подвале Virgin на Юнион Сквер, у меня с группой запланирован двухнедельный тур по небольшим клубам Северной Америки, а потом такой же тур по малым европейским танцполам. Играть на крохотных площадках и просыпаться со звоном в голове на парковке — не велика роскошь, но я был рад и месяцу выступлений. После этого я смогу себя посвятить учебе или чему-нибудь еще в жизни.

Я развернул Melody Maker, чтобы посмотреть, есть ли заметка про альбом. Есть. Две звезды из десяти и большая часть желчи не про музыку, а про меня лично. Мое сердце ёкнуло.

— Что читаешь, Мо? — спросила Марси, один из моих менеджеров
— Рецензию «Мелоди мейкера» на альбо
— И как оно
Я пожал плечами и передал ей газету. Она прочла и закачала головой: «Ну, а зато журналу Spin понравилось» — сказала она с теплотой и непонятно откуда взявшимся оптимизмом.

Группа собралась, я подошел к краю сцены и взял гитару. Проверяя микрофон, я надеялся увидеть хотя бы пятьдесят человек на первом шоу, но яркое освещение зала показывало точно: пришло только тридцать. «Всем привет, я — Моби и это Natural blues». Так стартануло первое шоу в поддержку альбома Play. Я надеялся, что люди будут охотней наблюдать за движением инструментов и не заметят, что женские голоса вообще-то записаны. Когда песня закончилась, несколько человек нам похлопали, а остальные разошлись по своим делам. Мы играли Porcelain, Southside, Why does my heart feel so bad, потом Go, Bodyrock и завершили все это треком Feeling so real. Наравне с синглом Go они были когда-то большими европейскими хитами, которые я исполнял на многотысячных рэйвах. (Читайте историю сингла Go)

Сейчас же я играю в подвале перед тридцатью посетителями музыкального магазина, которые аплодируют нам чисто из вежливости, а остальные заходят, чтобы взять новый рок-альбом группы Hootie & the Blowfish. Когда же шоу закончилось, а зрители разошлись, мы вместе с группой начали отсоединять микрофоны, разбирать ударные и складывать гитары. Я все это проделывал с улыбкой — вот моя жизнь на ближайший месяц. И все на этом.

В Британии подходил к концу мой четырехнедельный тур в поддержку альбома Play. Надо сказать, тур был успешней, чем во времена Animal rights. Почти все площадки, где мы играли, были заполнены наполовину. Этот же вечер был особенным — мой европейский лейбл Mute сегодня устраивал небольшую вечеринку в мою честь.

В 10 вечера мы играли 75-минутный сет для двухсот человек — это была как раз половина клуба. Пока играла тема Next is the E я забрался на один из динамиков, думая, что получится застыть в образе рок-звезды, но из-за мокрых кроссов я соскользнул и упал с динамика. К счастью, в темноте мигали только стробы и поэтому никто ничего не заметил. Собравшиеся вежливо аплодировали между песен, а некоторые даже робко танцевали под давние рэйв темы, под ту же Go, например. Когда я заказал несколько рюмок водки в баре, ко мне подвалило несколько ребят, похвалив шоу и в целом альбом Play. Я удивился: мне-то казалось, альбом так никто и не купил. Мы, конечно, исполняли несколько с него песен, но они были очень медленными и очень сильно выбивались по настрою от моих ранних рэйв-пластинок. Я даже убрал Porcelain из сета — он звучал настолько тихо, что можно было услышать разговоры людей.

Сюрпрайз

А вы знаете, Play оказался не таким уж и провальным. Четырехнедельный тур закончился, я вернулся в Нью-Йорк, но что-то случилось — с каждой неделей продажи альбома Play только росли. А ведь уж месяц прошел. Когда я выпускал Everything is wrong в ‘95-м или Animal rights в ‘96-м, они показывали хорошие цифры только в первую неделю, максимум в две, а потом падали в небытие. Но с новой пластинкой этого не произошло. Play не канул в лету. Он не прошел незамеченным. Наш маленький 4-недельный тур превратился в гастроли на пять месяцев и вот уже маячили на горизонте выступления в Австралии, Новой Зеландии и Японии. Потом ‘99 год должен завершиться и вместе с ним этот странный успех альбома Play.

Я никогда не мог понять, почему в одних странах мою музыку слушали, а в других — нет. Если бы знал — был бы любимцем всей планеты. У меня был переменный успех в Британии и Германии, но за все девять лет, сколько я пишу музыку, я никогда и краем не задевал Франции. Вот почему мои менеджеры, и я в том числе, сильно удивились, когда французский журнал о музыке «Лез инроктибель» пригласил меня отыграть небольшой концерт в Париже недалеко от кабаре «Мулен Руж». Оказалось, журналистами понравился альбом и он даже получил хорошие оценки. На пути в аэропорт мы гоняли по пустынным улицам Парижа, солнце готовилось к восходу, как вдруг на радиоволнах заиграла Why does my heart feel so bad. Еще ни разу я не слышал песни с альбома Play по радио. Я был удивлен — несмотря на то, что трек сводился на старой и дешевой панели в моей спальне, от этого он не стал звучать хуже.

— Можно погромче? — попросил я водител
— Сьют шансон? (Эту песню?) — переспросил шофер с диким франко-африканском акценто
— Уи, мсье, сьют шансон (Да, мьсе, эту песню).

Небо на над аэродромом окрасилось в предрассветный розовый.

«Play номер один в Британии!»

Я стоял в желтом дождевике за аптекой в Миннеаполисе и разговаривал по таксофону с моим менеджером в Европе, с Эриком. Эрик жил в Лондоне. И когда Play стал показывать хорошие результаты, я звонил ему в одно и то же время по воскресеньям, чтобы узнать, какое место занимает альбом на этой неделе. Когда Play в прошлый раз добрался до третьей строчки, я еле дожил до конца выходных, чтобы узнать, куда же попадет альбом на этот раз. Я не мог поверить в такой успех: «Не может быть» — говорю. «Я тебе отвечаю!» — орал Эрик в другой конец трубки за 10 000 километров от меня. «Ты сейчас на первом месте!».

В то время я был в Миннеаполисе, играл на разогреве группы Bush в рамках тура MTV Campus Invasion. Признаю: странный состав. Фанаты альтернативной рок-группы Bush не очень-то тепло принимали электронику и мою группу, в которую входили ударник, басист и диджей. Не сказать, что народ был настроен враждебно, но он был явно озадачен. Несмотря на то, что Play показывал неплохие результаты, я не получил с него никаких отчислений и не мог пока нанять вокалистов для выступлений. А поскольку у нас не было певиц — половина песен в сетлисте шла с записанным вокалом. И поэтому, когда включали Natural blues и Why does my heart feel so bad, наш микрофон одиноко стоял посередине сцены.

Play вышел уже как десять месяцев. Мы начали с показателей в недельных 3 тысячи копий по всему миру и дошли до сотен тысяч экземпляров в неделю. Play был самым продаваемым альбомом на планете. Он находился в десятке самых топовых пластинок в двенадцати странах. Эрик сказал, что количество копий «Плея» за последние два месяца превысил весь тираж всех моих альбомов за все время. «Плюс к этому песня Southside стала номером один на радио, где крутят современный рок, а журнал Spin хочет поместить тебя на обложку. Разве это не прекрасно?» — спросил Эрик.

Конечно, прекрасно. Я не признавался, но мне нравилось общаться с прессой и видеть себя с журнальных обложек. Я знал, что крутые музыканты не парятся: обращают ли на них внимание журналисты или нет — они слишком хороши, чтобы думать о таких мелочах. А я вот недостаточно. Каждый раз, возвращаясь в Нью-Йорк, я по пятницам заходил в бутик Soho News и смотрел на себя с аккуратно разложенных изданий. Каждый раз, когда я видел свое лицо или хотя бы имя на обложке — я чувствовал себя на капельку признанней. Я продолжал молиться по утрам и даже иногда просил, чтобы воля Всевышнего исполнилась. Правда, единственная воля Всевышнего, которую я желал страстно, это оставаться знаменитым.

С каждым месяцем продажи «Плея» только увеличивались. Я красовался на все больших журнальных обложках и мне становилось все легче заводить ночные интрижки. Раньше я годами заливался спиртным, только чтобы заговорить с привлекательными девушками. С тех пор ничего не изменилось, кроме того, что теперь сами девушки подходят ко мне.

Play вознес меня на странный пантеон известных на весь мир музыкантов. У меня до этого не было ни одного золотого диска. Play стал впервые золотым в Новой Зеландии. Мой менеджер Эрик объяснил, что для получения золотого статуса там надо продать всего 6 000 копий альбома. Просто потому, что на острове живет не так уж и много людей. Ну да, сравнить с тем же золотым диском в Америке — там надо постараться продать полмиллиона копий. Тем не менее, рамка с золотым диском уже в моих руках и теперь-то нас никто не разлучит. А потом сертификаты стали приезжать каждую неделю — Play получал статусы золотого или платинового альбомов в 25 странах мира. Я не знал, что делать с этими наградами и поэтому просто их складировал друг на друга около стены у себя в лофте.

Заключительный концерт

Тур для «Плея», который начинался с четырех недель, растянулся на 18 месяцев. Мы делали, как говорил Барри — один из моих менеджеров — победный круг, посетив города, в которых были уже много раз, но вот теперь-то мы собирали не маленькие клубы, а огромные площадки. Мы завершали наш победный европейский тур с аншлагом в Лондоне на Стадионе Уэмбли, а потом вылетели в Нью-Йорк на три солд-аута в Манхэттен-центре.

На последнем шоу за кулисами были Джон Лайндон из Sex Pistols, Дэвид Боуи и Кайл Маклахлен. Я вырос на музыке Боуи и Лайндона, а Маклахен играл спецагента Дэйла Купера в «Твин Пиксе». Джон Лайдон с супругой поблагодарили за билеты, Кайл Маклахлен поблагодарил за шоу, а Дэвид Боуи пригласил в гости на чашечку на кофе, когда я буду свободен. Разговор с тремя героями моей юности казался мечтой, но она должна была остаться несбыточной. Я должен был наблюдать за кумирами издалека, из пригорода, где прошла моя юность. Я должен был читать с ними интервью в британских журналах и смотреть «Твин Пикс» в подвальном зале видеопроката. А сейчас я попал в мир, где случайно как бы стал равным моим героям. Я надеялся, что если хотя бы смогу не обращать внимание на эти мысли, то перестану себя считать самозванцем.

После Нью-Йорка мы улетели на финальное представление: Лос-Анджелес, концерт в Грик Театре. Надо сказать, он небольшой — вмещает в себя только пять тысяч человек, — но это одно из красивейших мест на открытом воздухе, где было бы уместно завершить неожиданно долгий и прекрасный тур в поддержку альбома. Билеты на представление были раскуплены всего за день и менеджеры уже думали поднимать вопрос о переносе шоу на площадку побольше, но я хотел поставить точку в туре именно здесь и в эту ночь; в живописном амфитеатре, окруженном соснами.

Там мы исполняли песни из Play и некоторые из моих давних рэйв-тем. В какое-то мгновение я бросил взгляд на первые ряды и встретился глазами с Кристиной Риччи, которая оттуда подпевала текст Porcelain. Мы несколько раз сталкивались в Нью-Йорке, несколько раз виделись в барах, но никогда толком не общались. После шоу Кристина зашла за кулисы. Все в ней было прекрасно. Ее короткие и идеально прямые волосы напоминали укладку Луизы Брукс — актрисы немого кино двадцатых годов.

Я предложил Кристине выпить шампанского, как вдруг зашел Стивен Моррисси — основатель группы The Smiths. Его традиционно вздымленные волосы напоминали о прическах звезд мексиканского кино. Я был большим фанатом как группы Th Smiths, так и сольных альбомов Моррисси, поэтому незамедлительно впал в ступор. Так часто происходило, когда я встречал кумиров юности. Я хотел им рассказать во всех красках, как мне нравились их работы. Но я также хотел выглядеть как крутой перец, поэтому старался сохранять невозмутимое лицо при разговоре. Я не знал, что сказать Стиву, поэтому предложил ему шампанского. Он отказался и бесцеремонно предложил спродюсировать его следующий альбом, после чего мы вежливо пожали друг другу руки.

— Это что, был Моррисси? — спросил я у Кристины, когда Стив вышел за дверь
—  Наверное! — рассмеялась Риччи

После двух бутылок шампанского мы с Кристиной запрыгнули в мой длинный черный лимузин и поехали по барам Голливуда. Когда в два часа ночи бары закрылись, мы погнали на запад к моему отелю — встретиться с Дэвидом Лашапелем — известным фотографом. В отеле разливали спиртное, так что мы быстро оккупировали кожаный уголок, куда с Дэйвом подсела его шайка фриков и придурковатых дегенератов.

К пяти утра, обняв всех в последний раз, мы вместе Кристиной вышли из клуба и поднялись ко мне в номер. Это был не президентский люкс, но зато с балкона можно было увидеть плескавшийся вдали Тихий океан. Мы открыли еще одну бутылку шампанского и плюхнулись в стулья 50-х годов на балконе, наслаждаясь теплотой ночи и любуясь бесконечными огнями Лос-Анджелеса. Приближался рассвет и первые лучики красного солнца пробивались сквозь горизонт. Я отложил бокал с шампанским и поцеловал Кристину. Небо озарялось розовыми красками всех оттенков, мы сидели на балконе, целовались, общались и пили шампанское. Лос-Анджелес — это беспокойный шумный город с населением в 20 миллионов, но на рассвете здесь так тихо, что даже слышно пение птиц.

Я сидел рядом с красивой и умной звездой кино, и именно этим я бы хотел завершить главу об наипрекраснейших восемнадцати месяцах моей жизни. Понимание этого ко мне пришло не быстро, но зато мягко, словно закат — вот это и есть моя жизнь. «Как ты думаешь, — спросила Кристина. — Теперь, когда тур окончен, все будет как прежде?». Я улыбнулся и выпил шампанского из горла: «Ох, надеюсь, что нет».

Из книг воспоминаний Моби: Porcelain и Then it fell apart. Перевод: Георг Палладьев @ 12edit.ru

Читайте историю каждого трека с альбома Play